Художник «Зданевич, Илья Михайлович»
Илья́ Миха́йлович Здане́вич (псевд. Ильязд, Эли Эганбюри, 21 апреля 1894, Тифлис — 25 декабря 1975, Париж) — русский и французский писатель, теоретик русского авангарда и дада, издатель, художник. Биография и творчествоОтец — поляк, преподаватель французского языка Михаил Андреевич Зданевич, мать — грузинка, пианистка, ученица П. Чайковского, урождённая Валентина Кирилловна Гамкрелидзе. Закончил юридический факультет Петроградского университета (1917), познакомился с М. Ларионовым, Н. Гончаровой, В. Маяковским, А. Кручёных, переписывался с Ф. Маринетти. Илья и его старший брат Кирилл Зданевич — лидеры закавказского авангарда, первооткрыватели (вместе с М. В. Лё-Дантю) живописи Н. Пиросмани (1912)[1]. Илья активно пропагандировал футуризм (первым заявил о нём в русской печати со ссылкой на Маринетти) и заумный язык, тяготел к поэтике дадаистского абсурда, возглавил авангардистов, объединившихся в ассоциацию «41°» (А. Кручёных, И. Терентьев и др.). Написал книгу о творчестве Ларионова и Гончаровой (1913). Выступал как новатор полиграфического дизайна, мастер книжной графики (Типографики). В 1917—1919 жил в Тифлисе, в 1920 — в Батуме. В октябре 1920 выехал во Францию для ознакомления с новыми течениями искусства. Провёл год в Константинополе, ожидая французскую визу, в октябре 1921 приехал в Париж. Первое время жил у Ларионова. Организовал вместе с С. Ромовым и А.Гингером группу «Через», которая должна была связать русских поэтов и художников, живших в эмиграции и в СССР, с деятелями французской культуры. Сблизился с дадаистами и сюрреалистами (С. Шаршун, П. Элюар,Т. Тцара, Ж. Кокто, Робер и Соня Делоне). Занимался декоративно-прикладным искусством, в том числе — в фирме Коко Шанель, сотрудничал с Пикассо, Браком, Джакометти, А. Дереном, А.Матиссом, Ф. Леже, М. Шагалом. Автор многочисленных сборников заумной поэзии, драм, романов «Парижачьи» (издан в 1994 г.) и «Восхищение» (1930), иллюстрировал книги Р. Хаусманна, П.Элюара и др. В конце 1920-х отошёл от футуризма, два романа этого периода имеют вполне традиционную форму. Во время Второй мировой войны написал поэму из 100 сонетов (сохранились 73). 41°
«Агиография»
«Первой достопримечательностью после того, как мы расстанемся со дном рождения, было то, что я родился с тремя зубами. Испуганные родители не знали, что предпринять, видя, что младенец скрежещет зубами и уже кусается. Таково было первое впечатление от меня после того, как я появился на свет. Не знаю, почему Терентьев решил, что мои детские годы никого не касаются. Он прав, что я был необычайно красив, и это одно делает историю интересной. Впрочем, Терешкович находит и теперь, что я красив, а Гингер, с которым я познакомился много-много лет назад, узнал меня теперь по красивому животу. Но едем дальше. Меня одевали девочкой. Моя мать не хотела примириться с тем, что у нее родился сын вместо дочери. В дневнике ее записано: „родилась девочка — Илья, волосики — черные, цвет — темно-синий“. Поэтому я носил кудри до плеч. Каждый вечер моя няня Зина делала груду папильоток, снимая по очереди книгу за книгой с полок дедовской библиотеки, и я проводил ночь с несколькими фунтами бумаги на голове. Так с полок исчезли Пушкин, Грибоедов, Державин, Гоголь по очереди. Во сне эти писанья входили мне в голову, и я постепенно становился поэтом. „Слишком кудри“ — сказал инспектор N-ской гимназии, когда в 1902 году меня повели держать соответствующий экзамен. Но я был так очарователен, что экзамен был разрешен, и мое появление было первым случаем совместного обучения в России в 1902 году. Теперь это обыкновенно, но мое путешествие в гимназию с ранцем в юбке было сенсационным. Старания сделать меня девочкой были непрерывны. Но я пользовался своими привилегиями, часто ходя в женскую гимназию, посещая места, где написано „для дам“, вызывая и тут всеобщее восхищение. Моя дружба с подругами продолжалась до тех пор, пока с одной из них я не сделал плохо. Мне было уже двенадцать лет. Положение стало невыносимым. Я был дважды избит, и дамы заявили в полицию. По постановлению мирового судьи мои родители должны были одеть меня в штаны. Что осталось от того периода жизни, когда я был девочкой? Несколько фотографических карточек и мягкий знак, который я ставлю в торжественных случаях в конце своей фамилии. Реакция была катастрофической. Я пошел и остриг кудри. История получилась обратная с Самсоном. Моя ненависть к прошлому так возросла, что я решил перестать ходить вперед, как я делал, будучи девушкой, а стал ходить назад, пятиться раком, словом, черт знает что. Правда, дадаисты говорят: когда я стою спиной, тебя рассматривает мой зад. Но мой зад не был зрячим. Эта манера бегать спиной вперед привела к тому, что на морских купаньях я свалился со скалы. Не умер. С тех пор все во мне сошло на нет. Мои ноги переместились, и я перестал расти. Моя мораль также разрушалась, как и мое тело. Из очаровательного, гениально одаренного существа я стал тупым, бездарным, злым и порочным. В школе меня терпеть было невыносимо. Мое отношение к занятиям изменилось — из лучших учеников я стал худшим. К этому прибавилась еще пророческая болтливость. Поэтическое воспитание, привитое через папильотки, испарилось, память угасла. Я стал тем отвратительным дегенератом, каким и остался. Вот что значит перестать быть девушкой. Я приехал тогда в Петербург, где открыл „Школу Поцелуев“. Игорь Терентьев, мой добрый и славный биограф, причислил меня к лику святых. Не знаю, так ли это. Об этом мы еще поговорим. Вот что он обо мне пишет.
Как далеки эти мирные и тихие повести Святого Терентьева от моей второй действительности. Школа Поцелуев была первой в России лигой любви. Это кончилось двумя убийствами, тремя самоубийствами и четырьмя витийствами. Я назову имена витий — все они пошли по плохой дороге. Это были Хлебников, Маяковский, Крученых и — прости меня, дева Мария — названный в честь меня Ильей Эренбург. Я закрыл Школу, как закрывают рот, и возненавидел землю. (…) Господа, современное искусство двигает не талантами, а бездарностями, Эренбург талантлив, вот почему он так неуместен. Когда он пишет под пароходом, что это паросноп <?>, он свидетельствует, что в нем цветет прекрасная душа, ищущая восторгов. Когда он под псевдонимом Жана Сало (не буду разбирать, как по-французски <fr.: salaud> пишется эта фамилия, это остроумие плоское) называет „41°“ дадаистической корью, он ошибается, так как корь никогда не вызывает такого повышения температуры. Когда он приводит рифмованную декламацию Маяковского и вытаскивает за уши Пастернака — чтобы доказать, что в России все скифы, — боже, как это все талантливо. Я понимаю, что моя бездарность портит очаровательную картину российского величия. Такие все жрецы талантливые, дом такой на г<овн>е, приятно, а тут есть люди, портящие все дело. Ничего, из этого есть выход. Я не русский. У меня грузинский паспорт, и я сам грузин. (…) Я весь обнажен, мне нечего скрывать, ни бравады Маяковского, ни таинственность Хлебникова мне не нужны. Мои пороки очевидны. Я ничего не хочу завоевать, потому что я знаю, что все равно ничего не завоюю». онолатрическая пенталогия — питёрка дейстфЗданевичу принадлежит пенталогия пьес «Питёрка дейстф», написанная на смеси зауми и русского языка, причём в печатном издании русский текст набран нарочито без соблюдения нормативных правил орфографии. Первая из этих пьес — «Янка круль албанскай», написанная и впервые поставленная в 1916 году (первое издание — Тифлис, «Синдикат», 1918; перепечатана в сборнике: Поэзия русского футуризма. СПб., «Академический проект», 2001 («Новая библиотека поэта»), с. 522—531). Некоторые выдержки из пьесы:
Появившийся в 2000-е годы язык падонков, орфография которого построена по схожим принципам, иногда называется и «албанским языком» (после истории с американским пользователем ЖЖ, принявшим русский язык за албанский). ПроизведенияКниги
Архивные публикации
Сводные издания
Литература
Примечания
Ссылки
| |||||||||||||||||||||
